Алые паруса бабушки Ассоль - Страница 14

Дело было в воскресенье. Он подошел к старому «Плимуту» дяди Мони, когда тот со скоростью хромой утки проехал все дорожки от ворот до Надома и остановился у крыльца. Подошел и сквозь стекло стал смотреть на старика. Дядя Моня минут через пять понял, что мальчишка пришел не просто поздороваться, и опустил стекло.

Кортик, не раздумывая, начал с главного:

– Иммануил Швабер, это вы вели дело № 9645?

Дядя Моня изумился, но вида не подал.

– Какого года? – спросил он.

– Тысяча девятьсот сорок пятого, – отрапортовал Кортик. – Дело жены одного писателя.

– Я, – сознался дядя Моня, открыл дверцу и осмотрел «пионэра» с головы до ног, после чего огласил приговор: – Десять лет лагерей. – Подумал и добавил: – Выжила. Вернулась в Крым.

– А что она сделала? Что значит – пособничество врагам? – продолжал допрос Кортик.

– Работа на врага в оккупированной зоне.

Кортик немного подумал, потом спросил:

– А где она еще могла работать в оккупированной зоне?

Дядя Моня тоже немного подумал и ответил:

– Нигде. Она могла уйти в подполье и вредить врагу. Но, имея на руках психически нездоровую мать и сильно опасаясь, что немцы ту просто ликвидируют, Нина Гринович пошла работать в типографию.

– Что она делала в типографии? – уточнил Кортик.

– Да уж не полы мыла! Она принимала самое активное участие в выпуске немецкой газеты. С ее участием было выпущено пять экземпляров фашистского средства массовой информации.

На этом разведывательная миссия Кортика была закончена – он узнал все, о чем я просил, но как всегда это бывает в беседах со взрослыми, из каждого их ответа вытекает масса новых вопросов. Например, таких:

– Немцы всегда убивали психов?

– На оккупированных территориях они в первую очередь убивали психически больных и цыган, – подтвердил дядя Моня.

– А вы? – прищурился Кортик.

– Уважаемый пионэр, вы переходите границы дозволенного. Станьте прямо перед полковником в отставке! Руки по швам!

– Я нечаянно, я не так спросил, – повинился Кортик, выпрямившись и вытянув руки.

– Что вы хотели спросить? Не был ли я психом?

– Нет, конечно. Я хотел спросить, вы убивали людей?

– Естественно, убивал! А теперь позвольте и мне уточнить некоторые детали нашей беседы.

– Не знаю никаких деталей, – тут же отбился Кортик.

– Тогда откуда вы могли узнать секретную информацию и номер дела сорок пятого года?

– Из письма. А письмо было в сейфе моей бабушки. Эту самую Нину Гриневич…

– Гринович.

– Да, Гринович, ее рели… оправдали, а она уже умерла и не узнала этого.

– Дай-ка подумать… – Дядя Моня закрыл глаза, чтобы зеленый цвет газонов и яркие листья облетающего клена на них не усугубляли сумбур в его голове. Посидев так немного, он приподнял тяжелые веки. – Я понял. Твоя бабушка получила известие о реабилитации Нины Гринович. – Сумбур в голове не проходил, Иммануил Швабер перешел на «ты»: – Твоя фамилия, если не ошибаюсь, Кортнев?

– Не ошибаетесь.

– Кортнева… Кортнева… – Дядя Моня опять закрыл глаза и пробормотал: – Нет, не помню такую…

Если бы в тот момент Кортик назвал фамилию своей бабушки – Ландер, сумбур в голове дяди Мони сразу бы улегся, и он бы все понял, и Кортик мог получить дополнительную информацию, и у нас тогда не было бы полдня простоя в расследовании этого дела.

Может быть. А может быть, и нет. Важно не это. Гораздо более важным тогда оказалось другое.

Сочтя беседу с пионэром законченной, дядя Моня повернулся назад и сказал:

– Павел Игнатьевич, приехали.

С заднего сиденья поднялся шофер, который обычно возил Кортика по всем местам учебы, отдыха и развлечений. Выглядел он неважно. Когда он так выглядит – а это бывает обычно по понедельникам, – матушка не разрешает ему садиться за руль «Лендровера» и вызывает такси, и шофер ездит с Кортиком в такси как пассажир.

Шофер выбрался из машины, потрепал Кортика по волосам, помог выйти дяде Моне, и они пошли в Надом, где дядя Моня выпил чаю, а Павел Игнатьевич принял с моей матушкой лекарство.

Пока взрослые пили чай и лечились, Кортик передал мне полученную информацию. Было решено подняться в комнату бабушки Соль и провести там обыск и более тщательное изучение ее альбома с фотографиями.

Кортик никогда не ездил со мной в лифте – «…ах, мой милый Августин, все про…»

– Августин! – кричал Кортик, поднимаясь по лестнице. – Все прошло!.. Все прошло!..

За ним, повизгивая от радости, бежал Улисс.

Мы потрудились на славу. Даже стены простучали. Если и в этой комнате есть видеокамеры, то папаша Кортика повеселится на славу. Вся добыча – кучка черно-белых фотографий, выпавших из второго тома Льва Толстого.

Разложив фотографии на полу, мы определили, что все они с одного мероприятия, а именно – с похорон.

– Ты не замечаешь ничего странного? – спросил я у Кортика.

– Замечаю, – кивнул он. – Дядя Моня в странной шляпе и с усами. Это точно он, посмотри на нос!

Я задержал дыхание. Фотография, на которую указывал Кортик, была самой малонаселенной. У закрытого гроба, который поставили на землю, стоял высокий мужчина в шляпе и длинном кожаном пальто, зауженном в талии. В нескольких шагах от него маячили еще двое мужчин с лопатами. Неподалеку – ограда, за нею кое-где могильные памятники и больше никого из людей.

На остальных снимках народу прибавилось, но все было странно, неорганизованно. Люди стояли кучками у холмика с землей. Еще на одной – невысокий памятник неподалеку от свежей могилы.

– А ты что странного заметил? – спросил Кортик.