Алые паруса бабушки Ассоль - Страница 24

– Я здесь ни при чем. Она пыталась незаконно вывезти из Греции какую-то реликвию.

Задумавшись, я пришел к выводу, что к делу Нины Гринович это отношения не имеет, и решил подвести некоторый итог – последняя попытка приобрести единомышленника.

– Получается, что им не помог сканер, понимаешь? Они все еще не нашли то, что ищут. Доказательства тому – эти камеры. И бабушка Ассоль слишком спокойна. Она знает тайну. Дядя Моня, ну сам подумай, что она может знать такого о деле Нины Гринович, чего не знаешь ты?

– Мало ли!.. – задумался дядя Моня.

– Она могла найти какие-то записи, дневник Нины Гринович, в конце концов – нечто, что было захоронено с ней в могилу! Ты говорил, что было завещание вдовы писателя. Где оно? Ты его видел?

– Нет. Я слышал. О нем все говорили, когда пытались отговорить меня от неправильного захоронения.

– Какие-нибудь бумаги, записи на бытовую тему – нашел в доме?

– Нет, не нашел. Но перед смертью она все свои заметки и дневники о жизни с мужем, все фотографии отправила в Союз писателей, их просмотрели кому следовало. И потом. Не связывай ее имя с сокровищами. Нина Гринович вынесла из типографии газету, в которой, по ее предположению, могла храниться какая-то важная для победы в войне информация. Это были сведения о готовившемся рейде «Германика». Это факт. Что из этого факта наворотила авантюристка, бегающая по волнам, нам неизвестно. Атила! Это чужая жизнь. Понимаешь, мальчик, – чужая. Не твоя. Вокруг секретов чужой бабушки вертятся сомнительные люди – глупые и не очень, но что тебе с того?

– Это жизнь Кортика, – сказал я уверенно.

Дядя Моня склонился ко мне и тихо произнес:

– Даже если ты найдешь сокровища, он никогда не станет тебе родным.

Я раскодировал камеры за полчаса, а потом прицепил одну на ошейник Улисса. После чего мы с Кортиком почти час развлекались тем, что разглядывали Надом на мониторе с высоты собачьей шеи. Потом нас укачало – Улисс ни минуты не стоял на месте, изображение, передаваемое камерой, мелькало вверх-вниз и из стороны в сторону.

Кортик еле успел одеться к приезду шофера, я выполз из коляски на свою кровать и лежал, слушая голоса на улице и тявканье Улисса. Посмотрев с кровати на монитор, по беспорядочному мельканию изображения я понял, что пудель занят любимым делом – скачет на газоне.

В полдень я увидел в окно, как наш немец-сосед и Улисс смотрят друг на друга через дорогу. Немец присел, протягивая руку. Улисс лаял, оглядываясь в сторону Надома, но любопытство победило. Он перешел дорогу, чтобы обнюхать лакомство.

Немец погладил пуделя по спине, опять что-то достал из кармана и скормил Улиссу. Я уже собрался крикнуть матушке, чтобы она позвала собаку, но тут немец пошел к своему дому, и Улисс – за ним.

Они вошли в дверь, а я бросился к компьютеру, думая только об одном – чтобы не села батарейка в камере на ошейнике пса.

В незнакомом доме Улисс двигался медленно – я в подробностях рассмотрел выставку обуви в коридоре. Пудель шел за ногами в мягких домашних тапочках, обнюхивая по ходу незнакомые предметы. Они вошли в помещение с большим количеством ножек от стола и стульев, еще там были мебельные дверцы до пола, из чего я понял, что это кухня или столовая. Вдруг – я дернулся от неожиданности – Улисс взлетел вверх, и я увидел окно и керамические тарелки. Его поставили на стол! Улисс наклонил голову и обнюхал тарелку – стала видна газета, на которую его поставили. Я не понял, что именно немец делал, создалось впечатление, что он обмеряет и разглядывает собаку, как судья на выставке.

Пуделю было не по себе, более того, он явно испугался – камера мелко тряслась. Его опустили на пол, неухоженные руки раскрыли прямо перед камерой черный пакет и начали там рыться. Улисс стал отступать от пакета назад – что-то ему не понравилось. Вот одна рука достала… достала… Пудель подошел поближе и понюхал это. Отступил. Рука закинула непонравившийся кусок в пакет, достала другой, с белеющей косточкой. Улисс развернулся и рванул из столовой.

Он забежал, вероятно, в гостиную – рисунок ковра, низкий журнальный столик со стеклянной поверхностью, еще один… И тут я понял, что это не столики. Это подставки для странных скульптур. Пудель завертелся на месте, облаивая столики. Потом бросился на свет открывшейся двери – коридор – мягкие домашние тапочки – ступеньки… Газон.

Я выдохнул застрявший в горле после попытки кормления Улисса воздух.

Подкатил к окну. Пудель уже забегал во двор, преодолев расстояние от дома немца до нашей калитки-вертушки, которую он открывал лбом, с астрономической скоростью. У пса был свой отдельный проход в дом, и через несколько секунд я уже ловил прыгнувшего ко мне в коляску Улисса и снимал с его ошейника камеру. На этот раз он трясся не от радости.

На шум в комнату заглянула матушка.

– Не мучай собаку! Иди ко мне, мой мальчик, иди!..

Пудель продолжал дрожать у меня на коленях.

– Я его не мучаю. Ему страшно.

– И почему же ему страшно, интересно знать?

– Потому что он вегетарианец.

– Хорош вегетарианец! А кому я сейчас варю говяжью печенку? – возмутилась матушка.

– Мы никогда не кормили его сырым мясом, для собаки он практически вегетарианец, – уточнил я.

– Этот вегетарианец чуть не сожрал соседского петуха! Эй! Ты снимаешь про меня фильм? – Матушка показала пальцем на монитор.

Камера у меня в руке… Я развернулся, лицо матушки на экране уплыло.

– Нужно сказать адвокату, чтобы он убрал из дома свои подглядывалки. Кого он смотрит, интересно? Икар из своей комнаты такую штуковину выбросил. Столько лет жил спокойно под присмотром родителей, а тут выбросил. Непонятно почему. Я помню, как он в восемь лет…